Искусство Венеции

В период процветания Венеции художники Греции, Византии и всей Италии стремились в этот город, находя здесь работу, заказы и признание. Поэтому нет ничего удивительного в том, что прежде чем искусство Венеции сделалось самобытным, ее площади и набережные украсились зданиями чуждого ей стиля. Этот стиль определил всю будущую венецианскую архитектуру, которая своей полихромностью стала напоминать восточные ковры.

Следует также отметить, что на Венецию в гораздо меньшей степени, чем на другие города Италии, повлияло античное искусство Древнего Рима. Здесь не было живописных руин, языческие храмы и капища не приспосабливались под первые христианские церкви; наоборот, разбогатевшая Республика Святого Марка свозила в Венецию художественные ценности, бронзовые и каменные скульптуры со всего Средиземноморья.

Первоначальная венецианская архитектура рождалась как отголосок византийского зодчества с характерными для него аркадами, мозаиками, суровыми ликами святых. Впоследствии византийские формы мирно уживались с чертами романской архитектуры, которые дошли до нас в немногочисленных деталях построек, оставшихся на островах Торчелло и Мурано и в интерьерах собора Сан-Марко.

XVIII век был для города на островах лагуны одним из самых блестящих в его истории. В первую очередь, это проявилось в таком необыкновенном подъеме художественного творчества, что и облик самого города в этот период сильно изменился. Было построено много церквей, появились новые общественные здания (например, театр Ла Фениче), возводились частные дворцы (наиболее известные из них — Грасси, Дуодо, деи Леони и др.), древние постройки реставрировались и переделывались во вкусе новой эпохи.

В ходе дальнейшего повествования мы будем рассказывать об архитектурных достопримечательностях Венеции, поэтому расскажем и о зодчих, возводивших и реставрировавших их. Теперь же перейдем к «царице венецианского искусства» — живописи, которая своей мощью, масштабностью и гуманистическими устремлениями намного опережала архитектуру. Первые ее образцы были получены из Греции. В 1071 году дож Доменико Сельво вызвал греческих художников, чтобы они украсили церковь Св. Марка «письмом и мозаикой». Они принесли с собой господствовавшие тогда в Византии резкость и неподвижность контуров, богатство драпировок и украшений, яркость красок, густо наложенных на золотом фоне.

В начале XII века грек Феофан основал в Венеции живописную школу, которая среди других сразу же стала выделяться поэтическим реализмом и отказалась от строгости фресок. Сначала, может быть, не столько оригинальные мысли или глубокие чувства принесло искусство Венеции, сколько откровения в созерцании мира. К 1281 году относится появление имени венецианца, запечатленное на уцелевшем от XIII века драгоценном «Распятии» мастера Стефано Пиевано. В настоящее время это «Распятие» хранится в Библиотеке Марчиано.

Обособленная в политической жизни, Венеция долгое время оставалась такой и в жизни художественной. Ни в каком другом городе Италии живопись не могла развиваться так спокойно, без перерывов и помех и умереть естественной смертью.

Художники составляли как бы особую аристократию таланта наряду с родовой, и такое положение было верным признаком необходимости, а не случайности искусства Венеции. Патрицианская среда сама считала их своими членами, государство гордилось своими мастерами, считая их национальным достоянием.

Искусство Венеции основывалось главным образом на утверждении Аристотеля, что началом всякого познания является живое восприятие материального мира. Поэтому венецианские художники (в отличие от флорентийских) исходили не столько из научного познания действительности, сколько из непосредственного зрительского восприятия. Вместо строгого следования правилам пропорций и законам линейной перспективы, разработанным и обязательным для художников римско-флорентийской школы, у венецианских живописцев главным средством выражения стал цвет.

Истоки необычной приверженности венецианских художников к цвету и свету можно отыскать и в давней связи Республики с Востоком, и в самой природе островов — яркой и волнующей. Нигде действительность не была так близка к волшебным грезам, нигде она не давала художникам столько непосредственного материала для творчества. Царившая вокруг красота была так великолепна, что, казалось, достаточно просто изобразить ее в неожиданных формах. Один из исследователей венецианской живописи писал: «Здесь все превращается в живопись, из всего в конце концов рождается картина… Подобная живопись могла родиться и процветать только в Венеции; она насквозь проникнута венецианским духом… что вначале витал над высохшими руслами лагун, чтобы позднее, материализовавшись в форме города, стать Венецией — городом без стен, воплощением цвета».

В венецианской живописи, может быть, нет той высокой техники рисунка и блестящего знания анатомии, которые отличают живопись флорентийцев. Зато на полотнах венецианских художников запечатлелась безмятежная радость бытия, упоение материальным богатством и многокрасочностью мира, красотой улиц и каналов, зеленых долин и холмов. Этих художников привлекал уже не только человек, но и обстановка, в которой он жил.

Сам город способствовал тому, что здесь рождались великие мастера: в Венеции творили братья Беллини, Лоренцо Лот-то, Марко Базаити, Чима де Коленьяно, Карпаччо, Пальма Старший, Джорджоне, Каналетто, Тициан, Веронезе, Тинто-ретто и другие художники. Они постепенно освобождались от оков религиозной живописи, расширяли кругозор, и выводили искусство на путь гуманизма, что давало большую свободу, большее богатство красок, большее одушевление и величие форм. По свидетельству Вазари, «Джорджоне из Кастельфранко первый стал придавать своим образам больше движения и выпуклости, и притом в высокой степени изящно».

Начало расцвета венецианской живописи искусствоведы связывают с творчеством Джентиле Беллини, которого соотечественники ласково называли Джамбеллино. Он принес в живописное пространство сияние цвета, точность пейзажей и легкую линейную пластику, тепло и разнообразие человеческих чувств. У него была огромная мастерская, множество учеников и последователей, и среди них — Тициан и Джорджоне.

Джорджоне и по сей день остается одной из самых загадочных личностей в мировой живописи. Жизнь его была короткой, сведения о биографии — скудны, творчество окутано тайной. Достоверно известно лишь то, что он обладал редкими музыкальными дарованиями и чарующим голосом. Джорджоне умер в 33-летнем возрасте, отказавшись покинуть возлюбленную, заболевшую чумой. Его картины (их немного) уводят зрителя в мир чистой и одухотворенной живописи, божественно спокойных форм и волшебства света.

Тициан прожил долгую жизнь, полную славы и почестей, и написал множество картин, среди которых есть и портреты известных людей того времени. Если творения Джорджоне можно назвать интимными, элегичными и мечтательными, то мир Тициана — реальный и героический. Он погружает нас в «магическую цветовую алхимию» своих полотен, где формы растворяются в цвете и свете, то радостно, то печально или даже трагически повествуя о земном человеческом счастье.

Силой своего таланта Тициан превосходил многих художников, и если порой тем удавалось достичь равной с ним высоты, то никто не мог так ровно, спокойно и свободно держаться на этом высоком уровне. Тициан принадлежал к тому типу художников, которые срастаются с окружающей жизнью и всю свою силу черпают из нее. Единение художника с веком и обществом было удивительным: никогда в нем не поднималось чувство внутреннего разлада или возмущения, на всех его полотнах светится полное довольство жизнью, словно он видел и запечатлел в своих картинах только цветущую сторону мира — народные праздники, пеструю толпу, величественных патрициев, тяжелые складки дорогой одежды, блеск рыцарских доспехов. Художник переносил на свои полотна прозрачный воздух Венеции, голубую даль горизонтов, мраморные дворцы и колонны, золотистую наготу женщин…

Тициан не торопился продавать свои картины: он тщательно отделывал их, отставлял на время, а потом снова возвращался к ним. Для Тициана умение быть счастливым сливалось и с внешней удачей. Все биографы удивляются исключительному счастью художника. Один из них писал: «Это был самый счастливый и довольный среди себе подобных человек, никогда не получавший от Неба ничего, кроме милостей и удач». Папы, императоры, короли и дожи благоволили к нему, щедро платили и оказывали беспримерные почести. Карл V сделал его рыцарем и возвел в графское достоинство.

Но Тициан имел и большую радость, чем материальные блага и почет. Он жил в эпоху, когда его личное дело было делом многих и даже народным, в атмосфере взаимного понимания и общей работы.

Прямым наследником Тициана и истинным главой венецианской живописи второй половины XVI века явился Паоло Веронезе. Героический период истории Венеции тогда был уже завершен, великие торговые пути переместились в другие места, и Республика существовала только за счет веками накопленных богатств, украшавших ее, как сказочную принцессу.

Изящная и изысканная живопись Веронезе — это эпос уже повой Венеции, окончательно перекочевавшей с деревенских полей в городские стены. В мировой живописи едва ли еще найдется художник, который с такой роскошью и блеском сумел бы передать жизнь сыновей и внуков прежних героев, мало ценивших прошлое и готовых превратиться из триумфаторов на полях сражений в победителей на салонном паркете.

Художник мало задумывался о верности эпохе, об исторической или психологической правде и вообще о сюжете своих картин. Он рисовал то, что видел вокруг — на площадях и каналах своего нарядного, причудливого города. И никто не умел так рисовать одежду, передавать переливы ее цветов и негу ее складок — в этом отношении Веронезе даже превосходил Тициана. Он смело выбирал для своих картин самые трудные и сложные для передачи на картине материи — парчу, атлас или затканный узорами шелк. Он тщательно отделывал каждую мелочь, соблюдая гармонию света и теней, поэтому кажется, что под кистью Веронезе ткань «дрожит» и «мнется». Он умел так сопоставить отдельные цвета, что они начинали гореть, подобно драгоценным камням, хотя и более холодным светом, чем у Тициана.

Веронезе первым из венецианских художников стал создавать целые декоративные ансамбли, расписывая сверху донизу стены церквей, дворцов и вилл, вписывая свою живопись в архитектуру. Во Дворце дожей есть написанная Веронезе аллегория Венеции — женская фигура, сидящая на троне и принимающая дары Мира. Весь интерес этой картины заключается в одежде женской фигуры — серебряной парче, затканной золотыми цветами. К роскоши одежды художник присоединил роскошь украшений, и следует отметить, что никто так не осыпал фигуры жемчужными ожерельями, диадемами, браслетами…

Все картины Веронезе на религиозные темы, какие бы сюжеты Священного Писания на них ни изображались, в своем настроении однородны. Его сцены мученичества святых — вовсе не сцены мучений: это все те же парады, шествия и великолепные венецианские пиры, на которых нагое тело мученика дает возможность показать лишний эффект телесной краски среди эффектных одежд окружающих.

Картины Веронезе трудно описывать, так как вся их красота, достоинство и смысл заключены в зрительной роскоши, в гармонии красок и линий. Даже свободомыслящую и ко всему терпимую Венецию часто смущало легкомыслие художника. Религиозная живопись Веронезе чужда библейским сюжетам, и венецианский историк Мольменти справедливо заметил, что, глядя на его картины, кажется, будто Иисуса Христа и Богоматерь, ангелов и святых рисовали язычники.

Веронезе очень любил писать сцены различных пиров и собраний, на которых изображал всю роскошь тогдашней Венеции. Это был не художник-философ, изучающий свой предмет до малейшей подробности, а артист, которого не стесняли никакие преграды, свободный и великолепный даже в своей небрежности.

Другой знаменитый венецианец — Тинторетто — был художником толпы, поэтому на его картинах представлены разнообразные типы — воины, рабочие, женщины из народа и т. д., а также всевозможные одежды — латы, кольчуги, простые рубахи… И при всем этом он всегда оставался художником собственной личности: проникновение в другую личность и воссоздание ее на полотне всегда были чужды необщительному и богатому собственной жизнью Тинторетто.

Отличительную особенность его творчества составляют необычайная энергия и стремительность фантазии художника, за порывистым ритмом которой едва поспевала его беспокойная кисть. Среди произведений других художников картины Тинторетто выделяются странным колоритом, как будто в праздничной толпе вам встречается сумрачное лицо.

После многих утрат в течение веков наследие Тинторетто и сейчас остается весьма обширным: ему приписывают около 600 картин, не считая рисунков. Слава посетила мастера еще при жизни, так как ему случалось писать для дворцов и государей. Республика Святого Марка широко использовала его талант, много лет он трудился над украшением Дворца дожей, хотя некоторые искусствоведы отмечают, что здесь его живопись мало соответствует характеру дарования художника. Настоящий Тинторетто — в церкви и скуоле Св. Роха.

В XVII веке Венеция, как отмечалось выше, уже утрачивала значение главного политического и культурного центра, однако в период бурной строительной деятельности следующего столетия живописцев часто приглашали для украшения новых зданий фресками и картинами. Среди художников того времени можно назвать несравненного Тьеполо, Себастьяно Риччи, Дицуиани и других. Венецианские живописцы создавали не только большие декоративные композиции на исторические, религиозные или мифологические сюжеты; в жанровой живописи прославился своими небольшими полотнами Пьетро Лонги.

Исключительная живописность города, вызывавшего всеобщее восхищение, породила новый жанр венецианской живописи — ведуизм. На ведутах (картинах, изображавших город) Венеция сама превратилась в источник художественного вдохновения. Островки, разделенные каналами, дворцы со сверкающими отражениями в воде, галереи с аркадами, буйство красок, богатство света и форм — все вдохновляло и соблазняло художников работать в этом жанре.

Среди них был Антонио Канале (прозванный Каналетто), жизнерадостные картины которого, полные цвета и света, заслужили всеобщее признание. Он был одним из первых художников, кто свежо и радостно воспринимал окружавшую его действительность.

Каналетто родился в Венеции и как живописец начал рабо-г’ать в художественной мастерской своего отца. Вместе с братом Христофором он изготовлял декорации для опер и драматических пьес, ставившихся на сценах венецианских театров.

Однако уже в молодости Каналетто стал изображать знаменательные события из жизни родного города. Так, на одном из своих полотен он запечатлел прием французского посла — графа Сержи, который состоялся в 1726 году. В настоящее время эта картина хранится в Эрмитаже. Вскоре после этого он написал «Празднование Вознесения», затем «Прием императорского посла графа Боланьо», а также несколько полотен, на которых изображены полные движения праздничные регаты.

Каналетто работал и под открытым небом, что в то время было новшеством. Правда, искусствоведы отмечают, что в этих случаях он делал лишь карандашные наброски, на которых только помечал соответствующие краски.

Одна из пленительных страниц итальянского Возрождения связана с именем Витгорио Карпаччо. Он работал на стыке двух исторических эпох — уже уходившего в прошлое Раннего Возрождения и вступавшего в период расцвета Высокого Возрождения. Карпаччо был современником таких крупнейших мастеров той эпохи, как Леонардо да Винчи, Рафаэль и Джорджоне. Творчество самого Карпаччо проникнуто душевной ясностью, простодушной радостью открытия окружающей художника действительности во всей ее бесконечной многообразности, свежестью и остротой восприятия — всем этим он принадлежит Раннему Возрождению. Но в искусстве Карпаччо эти традиции словно бы заново приобретают жизненную силу и находят столь яркое и самобытное воплощение, что его по праву можно назвать первооткрывателем. Оставаясь художником Раннего Возрождения, он одновременно был и человеком нового времени. Трудно назвать другого венецианского мастера того времени, чье творчество было бы настолько проникнуто ароматом и неповторимым очарованием венецианской жизни.

Слава Тьеполо при жизни была огромной, а после смерти художника быстро угасла, и вновь возродилась только в XX веке. Главные работы его трудно увидеть, так как они до сих пор находятся в основном на стенах частных вилл и дворцов, где художник их и писал, предпочитая картинам фрески.

И нашем дальнейшем повествовании мы постараемся поподробнее рассказать о самом художнике и его произведениях.

Превращение Венецианской республики в одно из крупнейших материковых государств Италии имело большие последствия и для всей ее духовной жизни. Подчинив себе целый ряд юродов, некоторые из которых были выдающимися центрами раннего Возрождения (в частности, Падуя и Верона), Венеция пришла в тесное соприкосновение с их культурой, а через нее — и с культурой Флоренции. В этот период определилось и своеобразие венецианского Возрождения, и особый путь его развития — расцвет чисто практических отраслей знания (математики, навигации, географии, астрономии).

В XVI веке в Венеции стремительно развивалось книгопечатание. Уже в 1500 году в городе насчитывалось около пятидесяти типографий, и главная роль в книгопечатании принадлежала Альду Мануцию — филологу, собирателю книг и произведений искусства, лингвисту, в совершенстве знавшему древнегреческий язык. Он пытался приобщить к знаниям широкие слои населения, а в патрицианских кругах стали модными частные академии и ученые общества, где собирались представители разных сословий. Аристократы стали отдавать своих детей на воспитание гуманистам.

Особенных высот венецианцы достигли в изучении натурфилософии и даже превзошли в этом просвещенную Флоренцию. Это увлечение оказало огромное влияние на развитие живописи и архитектуры, и «когда настала очередь Венеции внести свой вклад в сокровищницу мировой культуры, она сделала это с присущей ей бездумной расточительностью материальных средств и человеческого гения».  

Остров Лидо и Венецианский кинофестиваль

С севера на юг лагуны протянулся остров Маламокко, часть лагуны рядом с ним знаменита мрачным каналом Orfano, служившим местом казни. Именно сюда узников привозили на рассвете из Дворца дожей, чтобы утопить. Северную часть острова венецианцы называют Лидо (от лат. слова «litus» — побережье), а порой название это переносится и на весь остров. На туристических картах и в путеводителях он иногда так и называется — «остров Лидо», который длинной вытянутой косой отделяет Венецианскую лагуну от Адриатического моря. Когда-то остров был покрыт рощами пиний, образовывавшими естественный барьер, преграждавший путь волнам Адриатического моря. В прошлом остров часто служил военным целям; так, например, в 1202 году здесь разбили свои лагеря 30 000 крестоносцев. В XIV веке во время войны с Генуей он превратился в крепость, которая и столетия спустя готова была отразить нападения со стороны уже нового противника — Турции.

На остров Лидо венецианские вельможи выезжали встречать знатных иностранных гостей, прибывавших в Венецию. Здесь же, у берегов Лидо, происходила торжественная церемония обручения дожа с морем. В XIX веке, когда не стало дожа и ушел в прошлое и великолепный праздник, грозные прежде крепостные сооружения разрушились, а Светлейшая республика оказалась во власти сначала французов, а затем — австрийцев. Тихий и пустынный остров Лидо превратился в романтическое убежище поэтов, а многие светские люди приезжали сюда, привлеченные обаянием острова. Первым Лидо стал восхвалять Байрон, романтически описавший местное купание и катание на лошадях. Тогда Лидо был еще безлюдным — всего несколько домов с немногочисленными жителями, и английский поэт одиноко бродил здесь целыми часами, любовался закатом солнца, погружающегося в морскую гладь, мечтал… И представлялось ему, что нигде в мире не хотелось бы ему лечь в землю, кроме этого благословенного уголка. Даже выбрал место для своей могилы — около второго форта, у подножия большого межевого камня. Сами же венецианцы до сих пор любят вспоминать, как поэт однажды проплыл 4 км от Лидо до Большого канала. Впоследствии пловцы стали оспаривать на этой дистанции «Кубок Байрона».

Новая жизнь началась на Лидо во второй половине XIX века, когда был открыт Суэцкий канал и Венеция сделалась модной остановкой во время круизов. Сам город был мало приспособлен к требованиям комфорта, и потому именно на Лидо стали возникать роскошные отели, оборудованные по последнему слову техники. В начале 1920-х годов Анри Гамбьер писал в путеводителе «Любовь к Венеции»: «Роскошный город с большими виллами, где струи многочисленных фонтанов поливают цветущие сады; с великолепным берегом, дворцовыми зданиями, купальнями, где на берегу — тысячи кабинок для переодевания. В нем широкие тенистые проспекты, улочки, а в каждом доме есть сад. Здесь есть все прелести городской жизни, разнообразный транспорт: машины, трамваи, а также лодки с мотором и гондолы на каналах; электрические фонари, превосходно освещающие улицы. Все это вам предлагает город Лидо».

Первое купальное заведение открыл на Лидо в 1857 году дальновидный и удачливый предприниматель Джованни Бушетто по прозвищу Физола. Сначала в его купальне было 50 кабинок, но очень скоро предприятие разрослось и стало известным, и в настоящее время при упоминании названия острова чаще всего представляются именно модные пляжи и роскошные отели. За несколько последних десятилетий остров превратился в современный город с многочисленными домами и виллами, окаймляющими широкие улицы. И сегодняшним посетителям Лидо предлагаются не только одни из лучших песчаных пляжей Адриатики, шикарные рестораны, ночные клубы и казино, но и прекрасные памятники архитектуры стиля арт-нуово.

Особенно много их бывает в дни знаменитого венецианского кинофестиваля… По иронии судьбы все европейские диктаторы любили кино, и поэтому, по свидетельству исследователей этого вопроса А. Дунаевского и Д. Генералова, в развитии кинофестивального движения в Европе есть их немалая заслуга. В свое время Бенито Муссолини, озабоченный отъездом из страны творческой интеллигенции, тоже приложил немало стараний для организации кинофорума, который мог бы составить конкуренцию американскому «Оскару». Поэтому Антонио Мариани, генеральному директору Венецианского фестиваля искусств, поручили разработать такую программу, в которую был бы включен международный конкурс достижений в области кино.

В 1932 году организаторы первого Венецианского кинофестиваля, находившиеся под личным контролем дуче, привлекли к участию в нем девять стран, которые представили на конкурс 29 полнометражных и четырнадцать короткометражных фильмов (главным образом, из Франции, Германии, СССР и США). На первом кинофестивале в Венеции советский фильм «Путевка в жизнь» был включен в список лучших. Самим итальянцам не удалось тогда завоевать ни одной награды, и учредители фестиваля так сильно расстроились, что «позабыли» даже вручить главный приз — «Кубок Муссолини».

Но первый европейский кинофорум все же привлек к себе внимание, следующий кинофестиваль в 1934 году был уже более представительным: в нем участвовали 17 стран и 40 полнометражных фильмов. Тогда «Кубок Муссолини» был вручен Советскому Союзу за лучшую представленную программу, в которую входили такие фильмы, как «Веселые ребята», «Гроза», «Петербургская ночь», «Иван», «Пышка», «Новый Гулливер» и «Окраина».

В последующие годы Венецианский кинофестиваль всеми силами старался сохранить хотя бы внешнюю демократичность, и потому пышные торжества вызывали симпатии к режиму Бенито Муссолини у многих простодушных любителей кино. Венеция «подкупала» демократическую общественность, вручая награды и британским, и американским, и советским фильмам. Однако с укреплением фашистской Германии (ближайшего союзника Италии) кинофестиваль в Венеции стал постепенно превращаться в навязчивую пропаганду «нового порядка», и уже в 1936 году Италия и Германия стали «тянуть одеяло на себя». Если иногда награды и вручали фильмам демократических стран, то «Кубок Муссолини» доставался только итальянским и германским кинокартинам.

Скандал, назревавший подспудно, разразился в 1938 году. Тогда жюри Венецианского кинофестиваля под давлением германской делегации буквально в последнюю минуту изменило свое решение, и главный приз был разделен между итальянской лентой «Летчик Лючано Сера» и немецким документальным фильмом «Олимпия», хотя в кулуарах шептались, что награду должны были получить американцы.

Англичане и американцы официально заявили, что больше не будут принимать участия в Венецианском кинофестивале. Прорвалось наружу и недовольство делегаций демократических стран, и стало ясно, что фестивальное движение зашло в тупик. А вскоре началась Вторая мировая война, и, естественно, в 1939-1945 годы кинофестиваль не проводился. Зато в настоящее время если Берлинский кинофестиваль считается самым политическим, Каннский — самым международным, то Венецианский — самым элитарным. Его стали проводить на острове-курорте Лидо с его гостиницами, отелями, казино и барами, по вечерам освещенными собственным светом и огнями адриатических маяков и желтых бакенов, за которыми встает сказочная Венеция. Так и кажется, что к берегам острова вот-вот подойдут корабли кондотьеров и заморские парусники с данью для Светлейшей республики Святого Марка. Эмблема Венеции — золотой крылатый лев — с 1980 года стала главным призом кинофестиваля.

Каждый год в сентябре ветер Адриатики две с лишним недели развевает национальные флаги над «Палаццо дель Чинема» — Дворцом кино, который возводился в 1937 и 1952 гг. (архитекторы Л. Джуанглиата и А. Скаттолин). Вечером зал палаццо заполняют виднейшие деятели мирового кинематографа, знаменитые актеры и актрисы, съехавшиеся из разных стран, и многочисленные журналисты, представляющие прессу всего мира. А за барьером у ослепительно освещенного подъезда толпится множество верных почитателей кино…

Церковь и скуола Святого Роха

Церковь Св. Роха, построенная в 1490 году по проекту архитектора Бартоломео Бона, небогата архитектурными изысками, но славу ее составляют имеющиеся в ней произведения искусства, а также находящаяся рядом скуола Св. Роха. Средства на сооружение скуолы поступали от венецианцев, желавших получить помощь св. Роха, — епископа, умершего во время моровой язвы, когда он оказывал помощь больным. «Черная смерть», как называли в Средние века чуму, часто опустошала Европу, а Венеция из-за своих постоянных связей с Востоком, откуда приходила эта страшная зараза, была одной из первых ее жертв. Европейские города изнемогали в борьбе с эпидемиями, и венецианцы ранее других поняли опасность бацилл этой болезни. Поэтому в их сознании постоянно присутствовало ощущение, что смертоносная зараза таится в стенах города, несущего опасность в самом себе. Время от времени Венеция подвергалась мерам санитарной гигиены, когда с домов сбивалась штукатурка, а щели потом заливались специальным раствором.

Из-за этого в городе погибло много знаменитых фресок, но и самые прекрасные церкви Венеции были построены горожанами в знак благодарности за избавление от болезни.

Вскоре здание скуолы св. Роха стало одним из богатейших в городе. Фасад ее облицован истрийским камнем с вкраплениями красного порфира и зеленого и кремового с прожилками мрамора. В прежние времена здание было удостоено тем, что его ежегодно посещал дож. Церковь украшают скульптуры и рельефные произведения самого зодчего, например, колоссальная скульптура святого Роха, помещенная под урной, в которой покоятся его останки.

Тициан представлен в церкви Св. Роха картиной «Иисус Христос между двумя палачами», которая служит запрестольным образом правого алтаря. На полотне кроткий лик Спасителя противопоставлен зверским лицам мучителей и переданы они с гениальной поразительностью. Еще при жизни художника это полотно пользовалось большой известностью, а сам Тициан так любил свою картину, что впоследствии несколько раз повторял этот сюжет.

Здание скуолы Св. Роха — одно из самых знаменитых в Венеции. Построенное в 1515 году на конкурсной основе с условием «роскоши, вкуса и прочности», оно стало творением пяти выдающихся мастеров — Серлио, Скарпаччио, Бона, Ломбардо и Сансовино, разделивших между собой возведение отдельных его частей. Живописный отдел скуолы не имеет равных во всей Венеции, именно в ней представлен настоящий Тинторетто, высказавшийся здесь со всей силой своего неисчерпаемого гения и фантазии. Сорок картин скуолы и шесть полотен церкви составляют особого рода галерею Тинторетто. Для скуолы и церкви Св. Роха художник работал добровольно и на темы, избранные им самим.

Первое сближение Тинторетто с братством святого Роха относится к 1549 году, когда по его заказу он выполнил для большой капеллы церкви огромное полотно «Св. Рох в госпитале». Отмечая выдающиеся достоинства этой картины, некоторые искусствоведы (в частности, Б. Р. Виппер) относят ее к неудаче Тинторетто, указывая на статичность застывших фигур, лишенные динамики позы, а пространство остается мертвой пустотой — немой ареной действия.

В 1564 году братство святого Роха решило приступить к украшению интерьера своего дворца и прежде всего расписать плафон большого зала в верхнем этаже. Плафон решили заказать не из общественных фондов братства, а на частные средства кого-либо из его членов. Расходы взял на себя некто Дзанни, но поставил условие — плафон будет расписывать любой изживописцев, только не Тинторетто. Предложение это единогласно принято не было, и через весьма короткое время другой, весьма влиятельный член братства — Торниелло, выступил с предложением организовать конкурс среди наиболее прославленных живописцев. Но конкурс не состоялся, т.к. Тинторетто предложил Совету братства свою конкурсную картину «Св. Рох во славе» безвозмездно. Подарок художника был принят в Совете не всеми (31 человек — «за», 20 — «против»),

С этого времени началось более тесное сближение Тинторетто с наиболее просвещенными членами братства. В 1564 году художника приняли в члены братства, и с тех пор Тинторетто более двадцати лет работал в залах скуолы св. Роха, отдавая братству свои самые смелые идеи и совершенные произведения. Ранние работы художника находятся в небольшом «Зале Альберго»; потолок его украшают три огромных полотна на темы Ветхого Завета — «Моисей высекает воду из скалы», «Медный змей» и «Манна небесная». Все эти картины являются своего рода намеками на благотворительность скуолы — утоление жажды, облегчение болезней и спасение от голода. Настенная живопись «Зала Альберго» запечатлела сцены из Нового Завета — «Поклонение волхвов», «Искушение Иисуса Христа».

Расписывая здание скуолы св. Роха, художник заполнил чудной своей кистью все стены и потолки его, не оставив места никому из мастеров — даже великому Тициану. Религиозного в этих полотнах очень мало, но героическая жизнь, быть может, никогда не имела в Венеции лучшего иллюстратора. Всего Тинторетто исполнил для скуолы почти 40 сюжетов, и около половины из них — громадные. На них изображено не менее 1200 фигур, написанных в натуральную величину. Например, в центре богатого резного плафона трапезной представлен «Апофеоз св. Роха», а по краям — шесть главных братств и монашеских орденов. Рассказывают, что члены братства предложили конкурс на роспись этого плафона Ве-ронезе, Сальвиати, Цукарро и Тинторетто. Первые трое художников не успели еще закончить свои эскизы, а Тинторетто уже написал почти весь плафон.

Огромной картиной художника в скуоле св. Роха является полотно «Распятие» (5,36х12,24 м) — одно из самых ярких во всей итальянской живописи. Уже от дверей зала зритель оказывается под впечатлением беспредельно раскинувшейся панорамы, насыщенной многими персонажами. Как и в других случаях, Тинторетто отступил здесь от традиции и создал собственную иконографию евангельского события. В то время как Иисус Христос уже распят, кресты для разбойников еще готовят к водружению. Крест доброго разбойника художник изобразил наклоненным, в необычайно смелом ракурсе, и несколько воинов с усилием — канатами и в обхват — силятся поставить его, а разбойник левой, еще не пригвожденной рукой как бы обращается с прощальным приветствием к Иисусу Христу. Крест другого разбойника лежит на земле, а сам он, повернувшись спиной к Спасителю и силясь приподняться, пререкается с палачами.

Иисус Христос изображен не измученным страдальцем, а дающим силу Утешителем. Наклонив голову к людям и излучая сияние, Он смотрит на Своих близких, стоящих у подножия креста… Кругом центральной группы шумит целое море фигур — пестрая толпа зрителей и палачей, пеших воинов и всадников, фарисеев, стариков, женщин, детей…

В этой картине Тинторетто как бы возрождает народные декоративно-повествовательные приемы. К тому же «Распятие» стало первой в итальянской живописи картиной, где решающим фактором художественного воздействия стал свет. Некоторые исследователи отмечали и такое интересное явление: утром картина погружена в полумрак, словно бы она мертва, но в полдень, когда в окно пробивается луч солнца, полотно оживает. Сначала бледным, тревожным сиянием на ней начинают светиться «поверхность земли» и сгибаемые порывом ветра деревья. Этим мерцанием бледных световых пятен Тинторетто удалось воплотить не только поразительный эффект солнечного затмения, но и создать атмосферу жуткой тревоги, трагичного конфликта любви и ненависти…

Второй картиной из цикла «Страстей Христовых» стало полотно «Христос перед Пилатом». Оно меньшего размера, но превосходит эмоциональностью и является, пожалуй, единственным в творчестве Тинторетто опытом передачи психологической драмы, которая развивается в двух планах: как противостояние Иисуса Христа миру и как Его поединок с Пилатом. И оба они противопоставлены окружению, но каждый по-разному. Спаситель отчужден от мира совершенно, со всех сторон Его окружает пустота, и даже заполняющая храм толпа остается внизу — в темном провале, у ступеней, на которых Он стоит. Ничто не связывает Его с людьми — ни единый жест, ни край одежды; Он замкнут и безучастен к тому, что на шее у Него веревка, а руки связаны.

Пилат отчужден от толпы в храме бременем выпавшего на его долю решения. Фигура его погружена в тень; луч света, падающий из окна и выхватывающий из темноты Иисуса Христа, задевает лишь голову прокуратора. Красные и желтые тона одежды Пилата вспыхивают неверным мерцанием, выдавая его скрытое напряжение. Он замкнут тесным пространством завешенного пологом простенка, и ему некуда скрыться от спокойной отрешенности Спасителя, от сияния Его душевной чистоты.

Третья картина цикла — «Несение креста» — заставляет зрителя пережить все этапы Голгофы и понять, что путь этот идет от мрака к свету, от отчаяния к надежде.

К созданию большого цикла росписей в верхнем зале скуолы Тинторетто приступил в 1574 году, обязуясь к празднику святого Рока (16 августа 1576 г.) закончить и принести в дар братству центральную, и самую большую, композицию плафона — «Медный змей». В 1577 году он завершил две другие картины, довольствуясь оплатой только холста и красок. А ведь по широте замысла, мастерству и историческому значению этот цикл («Падение Адама», «Извлечение Моисеем воды из камня», «Иона, выходящий из чрева кита», «Жертвоприношение Авраама», «Моисей в пустыне» и др.) можно сравнить разве что с Сикстинской капеллой Микеланджело и фресками Джотто в капелле Скровеньи.

Роспись нижнего этажа скуолы Тинторетто выполнил, когда ему было уже более 60 лет. Она включает в себя восемь живописных полотен из жизни Девы Марии. Цикл начинается с «Благовещения», а заканчивается «Вознесением Богоматери». На первом полотне бурный поток ангелов устремляется с неба в открытую хижину. Впереди свиты «несется» архангел Гавриил, в котором мало что от посланника «благой вести». За ним теснятся маленькие ангелы, мешающиеся с облаками. Впереди всех Святой Дух (в образе голубя с сияющим кругом) как будто падает на грудь Марии, которая в испуге отшатнулась перед стихийным явлением. Вокруг Нее простая домашняя обстановка — постель под пологом, стол, прорванный соломенный стул, облупленные стены, доски и инструменты плотника Иосифа; все говорит об обыденной жизни, в которую врываются неожиданный шум и смятение.

Роспись верхних и нижних залов скуолы Св. Роха представляет собой единое целое, проникнутое общей идеей — истолкованием событий Ветхого Завета как предвестия идеи спасения, осуществленной в Новом Завете, как созвучие деятельности Моисея и Иисуса Христа — любимых героев Тинторетто.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.