Байрон приехал в Венецию осенью 1816 года, и в то время город представлял собой, по словам советского критика А. Виноградова (исследователя жизни и творчества Джорджа Байрона), «гигантский ресторан с отдельными кабинетами, непристойную кофейню европейских туристов, где эпигоны патрицианского купечества, ломавшие хребты своим соперникам на рынках Африки, Палестины и Индии, перемешивались в игорных домах с авантюристами разного масштаба, стекавшимися в Венецию после падения аристократической Республики». Об этом же поэт сообщал 2 января 1817 года в письме своему издателю: «Состояние нравов здесь почти то же, какое было во времена дожей. Женщина считается добродетельной, если она ограничивается своим мужем и только одним любовником. Те, которые имеют двух, трех и более любовников, считаются несколько ветреными… Чрезвычайно трудно доказать здешней женщине, что она поступает не так, как следует, имея amoroso (любовника)».
В Венеции того времени довольно трудно было встретить итальянцев из обыкновенной трудовой семьи. Зато множество или шпионов австрийской полиции, или иезуитов обитало там под видом гондольеров, или какого-нибудь темного дельца под видом крупье в игорном доме. Там были мастера сводничества, политические шантажисты, владельцы дворцов, дряхлые представители старой венецианской знати, растерянные, усталые, попавшие в лапы цепких авантюристов вроде Казановы, Калиостро и других молодцов того же типа.
В Венеции поэт видел марширующих по площадям австрийских солдат, разрушающиеся дворцы, ржавеющие памятники. И тем не менее Венеция его привлекала:
Там бьет крылом История сама,
И, догорая, рдеет солнце
Славы Над красотой, сводящею с ума…
Однако, по мнению многих исследователей, венецианская атмосфера тех лет оказала на Байрона губительное влияние, да и сам он характеризовал Венецию как «приморский Содом, город библейского греха и своего собственного житейского падения». Историк П. Г. Мольменти, исследовавший общественный и частный быт Венеции, писал: «С начала XVII века, когда мода требовала, чтобы семейные привязанности не проявлялись на глазах у людей, придуманы были «cavalier serventi», существование которых признавалось даже брачными контрактами. Это нововведение, сначала невинное, естественно, должно было извратиться, и позже появились чичисбеи, опиравшиеся в своих интригах на гондольеров и камеристок. Они сопровождали даму всюду — в театр, концерт, в церковь, на балы; входили в домашние дела своей подруги, которая показалась бы смешной, если бы выезжала со своим мужем». Так что житье втроем было в Венеции делом обыкновенным.
В поэме «Беппо» английский поэт отразил такое явление венецианской действительности, как чичисбеизм. Каждая знатная венецианка должна была иметь своего чичисбея — дворянина, который сопровождал бы ее в торжественных случаях, подавал руку, вел к столу, усаживал в карету и т.д. Чичисбей проводил с дамой своего патрона (или такого же дворянина, как и он сам) почти весь день: он водил ее в театр, развлекал, распоряжался в ее доме, следил за слугами, читал ей романы, затягивал шнуровку на платье, наклеивал налицо мушки… Муж этой дамы выполнял такие же обязанности по отношению к чужой жене…
Любовная связь с чичисбеем была необязательной, но довольно обычной. Часто при заключении брака в контракте указывалось имя официального чичисбея. Иногда дама имела двух или даже трех таких угодников.
В Венеции Байрон сначала поселился неподалеку от площади Сан-Марко на улице Фреццерие — одной из типичных венецианских улочек-коридоров, дома которых смотрят в окна друг друга, и лишь наверху можно увидеть едва заметную полоску неба. Дом, который Байрон выбрал себе для жилья, принадлежал суконщику Сегати. Внизу находилась лавка хозяина, в которой тот отмерял (на старые локти) цветные сукна. Поэт сразу же прозвал хозяина «венецианским купцом».
«Венецианский купец» был стар, к тому же постоянно занят делами, а его жене — Марианне исполнилось всего 22 года, и она скучала. По словам Байрона, «она своей внешностью очень напоминала антилопу. Она имеет большие черные восточные глаза с тем особенным выражением, которое редко встречается у европейских женщин». Между Байроном и Марианной не было ничего общего, кроме того, что поэту хотелось забыть старую Англию, а Марианне — старого супруга, за которого ее выдали замуж насильно. Их сближение произошло очень быстро и не было тайной для «венецианского купца». За свою снисходительность он время от времени получал довольно крупные суммы. Однажды поэт обнаружил, что возлюбленная торгует его подарками, и решил, что она не стоит его любви.
Связь с ней еще не была прервана, как на пути Байрона появилось новое женское лицо — Маргарита Коньи (жена булочника). Черноокая, стройная венецианка обладала бешеным и ревнивым характером, поэтому Байрон в одном из писем впоследствии назвал ее «красивым, но совершенно неприрученным животным». О любви к Маргарите не могло быть и речи, просто она потешала поэта своими эксцентричностями — то благочестием, которое внезапно охватывало ее в объятиях друга, когда раздавались удары колокола; то гордостью, с какой она отстаивала себя против притязаний соперницы; то заботой о Байроне, которая порой выражалась в грубой форме.
Переехав зимой в город (из загородной виллы), Байрон занял один из дворцов Мочениго (Во дворце поэт разместился с четырнадцатью слугами, собакой, лисицей, волком и обезьяной), Маргарита совсем ушла к нему от мужа — против воли поэта! — и водворилась во дворце в качестве домоправительницы. Мрачноватое палаццо с ее приходом оживилось, а вскоре здесь появилось и ее окружение — гондольеры, певцы и какие-то женщины, закутанные так, будто они хотели замаскироваться. Завсегдатаями палаццо стало множество лиц или сомнительной нравственности, или несомненной порочности.
Это окружение пагубно повлияло на Байрона. Поэт стал менять любовниц чуть ли не каждый день, причем брал их из самых низших слоев венецианского общества и в кутежах с ними проводил целые вечера. Но в один момент поэт решился и, собрав остатки своей воли, потребовал, чтобы Маргарита удалилась. Однако она стала грозить «ножевой расправой» и однажды действительно ворвалась с ножом. Ее обезоружили, посадили в гондолу, но она бросилась в канал. Ее вытащили, привели в чувство… Впоследствии расстаться с Маргаритой Коньи поэт смог только после утомительного скандального процесса.
Эти события могли бы остаться неизвестными, но поэт сам сделал все, чтобы разгласить их. В письмах он до мелочей описывал все обстоятельства своей жизни в Венеции, хотя прекрасно знал о правилах перлюстрации австрийской полиции и нескромности английской почты.
Но замечательно, что в этот же период жизни, когда тело великого поэта быстро разрушалось, гений его не только не бледнел, но наоборот, достиг своего расцвета.
В Венеции Байрон написал лучшие свои произведения, среди которых четвертая песнь «Чайльд Гарольда», две первые песни «Дон Жуана», «Марино Фальери», начало шуточной поэмы «Беппо», много стихотворений.